– О них не думай, – отчеканил я. – Я тебе не позволю.

Он посмотрел на меня обиженными, влажными от слез глазами.

– Почему?

Я подумал: Ты видел, что произошло между твоей матерью и мной, и все равно спрашиваешь? Но ответил иначе:

– Ей пятнадцать лет, а тебе исполнится пятнадцать лишь через две недели.

– Но мы любим друг друга!

Ох, этот крик безумца! Этот бабский вопль. Мои руки, безвольно висевшие, сжались в кулаки, и я с трудом разжал пальцы. Злость помочь не могла. Мальчику требовалась мать, чтобы обсудить этот деликатный вопрос, но Арлетт сидела на дне засыпанного землей колодца в компании дохлых крыс.

– Я знаю, что любите, Генри…

– Хэнк! И другие женятся молодыми.

Раньше женились. А теперь, когда началось новое столетие и границы закрылись, это происходит все реже. Но я сказал ему другое:

– У меня нет денег, чтобы помочь вам начать новую жизнь. Может, году к двадцать пятому, если цены на зерно останутся высокими, но не теперь. И с учетом ребенка…

– Их было бы предостаточно! – воскликнул он. – Если бы ты так не стремился заполучить эти сто акров, их было бы предостаточно! И она поделилась бы со мной! Не стала бы говорить со мной, как ты сейчас!

Его слова так потрясли меня, что я лишился дара речи. Прошло шесть недель или около того с тех пор, как мы в последний раз упомянули в разговоре Арлетт, пусть даже назвав ее всего лишь «она».

Сын с вызывающим видом смотрел на меня. И тут, в самом начале нашей дороги, я увидел Харлана Коттери. Он направлялся к нам. Я всегда считал его своим другом, но то, что его дочь вдруг оказалась беременной, могло изменить сложившиеся отношения.

– Нет, она не стала бы так с тобой говорить, – согласился я и встретился с ним взглядом. – Она бы поговорила с тобой гораздо хуже. И скорее всего высмеяла бы. Если заглянешь в свое сердце, сынок, ты это поймешь.

– Нет!

– Твоя мать назвала Шеннон маленькой шлюшкой, а потом посоветовала тебе держать свою штучку в штанах. Это был ее последний совет, и хотя прозвучал он грубо и обидно, как и многое из того, что она говорила, лучше бы ты ему последовал.

Злость Генри ушла.

– Это случилось после того… после той ночи… когда мы… Шен не хотела, но я ее уговорил. А как только мы начали, ей это понравилось так же, как и мне. Как только мы начали, она просила об этом снова и снова. – Он произнес это с какой-то странной, нездоровой гордостью, потом устало покачал головой. – А теперь сто акров зарастают сорняками, а у меня беда. Если бы мама была здесь, она помогла бы мне выкрутиться. Деньги решают все, как он говорит. – И Генри махнул рукой в сторону приближающегося шара пыли.

– Если не помнишь, с каким скрипом твоя мать расставалась с каждым долларом, тогда ты многое забываешь слишком уж быстро, – заметил я. – И если ты забыл, как она двинула тебе в зубы, когда…

– Я не забыл, – мрачно ответил Генри. А потом добавил еще более мрачно: – Я думал, ты мне поможешь.

– Попытаюсь. А пока я хочу, чтобы ты смылся. Ты подействуешь на отца Шен, как красная тряпка на быка, если будешь стоять здесь, когда он приедет. Позволь мне разобраться с ситуацией, узнать, как он ко всему этому относится… и тогда, возможно, я позову тебя на крыльцо. – Я сжал запястье Генри. – Я сделаю для тебя все, что смогу, сынок.

Он высвободил руку.

– Да уж, постарайся.

Он ушел в дом, и прямо перед тем, как Харлан въехал в наш двор на своем новом автомобиле (это был «нэш» [13], зеленый, поблескивающий под слоем пыли, как спинка падальной мухи), я услышал, как хлопнула сетчатая дверь черного хода.

«Нэш» грохнул обратной вспышкой в глушителе и затих. Харлан вылез из-за руля, снял пыльник, сложил, оставил на сиденье. Он приехал в пыльнике, принарядившись в соответствии с моментом: белая рубашка, галстук-шнурок, хорошие воскресные брюки, ремень с серебряной пряжкой. Он поправил пояс, с тем чтобы брюки сели, как ему хотелось, чуть ниже небольшого животика. Коттери всегда хорошо относился ко мне, и я видел в нем не просто друга, а близкого друга, но сейчас я его ненавидел. И не потому, что он приехал жаловаться на моего сына – Бог свидетель, я бы на его месте поступил точно так же. Нет, меня бесил новенький сверкающий зеленый «нэш». Меня бесила серебряная пряжка в форме дельфина. И новая силосная башня Коттери, выкрашенная в ярко-красный цвет, и водопровод в их доме. А больше всего – тот факт, что на ферме у него осталась послушная жена-мышка, которая, несмотря на все тревоги, в этот самый момент готовила ужин. Жена, которая при решении любой проблемы говорила: Дорогой, как ты скажешь, так и будет. Женщины, учтите, такой жене не приходится бояться, что ее последний вздох выйдет через перерезанное горло.

Харлан поднялся по ступенькам крыльца. Я встал и протянул руку, ожидая, пожмет он ее или нет. Он замялся, прикидывая все «за» и «против», но в итоге легонько пожал и тут же отпустил.

– У нас серьезная проблема, Уилф.

– Знаю. Генри только что мне сказал. Лучше поздно, чем никогда.

– Лучше просто никогда, – пробурчал он.

– Присядешь?

Он подумал, прежде чем опуститься в кресло-качалку Арлетт. Я видел, что садиться ему не хочется – мужчине, который разозлен и расстроен, не сидится на месте, – но он все-таки сел.

– Хочешь холодного чаю? Лимонада нет, Арлетт его отлично готовила, но…

Он отмахнулся пухлой, но крепкой рукой. Харлан был одним из самых богатых фермеров округа Хемингфорд, но не отлынивал от работы. При заготовке сена или на жатве вкалывал наравне с наемными работниками.

– Я рассчитываю вернуться домой до захода солнца. Ни хрена не вижу в свете этих фар. У моей девочки булочка в духовке, и, полагаю, ты знаешь, кто этот чертов пекарь.

– Тебе станет легче, если я скажу, что сожалею?

– Нет. – Он плотно сжал губы, и я увидел, как пульсируют вены на его шее. – Я безумно зол, а что еще хуже – злиться-то мне не на кого. Не могу злиться на детей, потому что они дети, хотя, не будь Шеннон беременна, я бы уложил ее на колено и высек за то, что она сделала. Ее хорошо воспитывали как дома, так и в церкви.

Я хотел спросить, не следует ли из его слов, что Генри воспитан плохо, но не раскрыл рта, предоставив ему высказать все, что накипело у него в душе. Он готовил эту речь, и я понимал, что договариваться с ним будет проще после того, как он выплеснет все.

– Я хотел